Канафинвэ, так привыкай! Теперь будешь воспитанный!
К Нельо тебя не пустят, сейчас туда Курво поедет и надолго займет разговором.

Канафинвэ, ты, к сожалению, не маленький и не мирный. И всех трогаешь...
Еще раз повторяю - тебя не отпустят, пока не воспитают)

Маэдрос, Курво знает... примерно.
А мне, в общем, пока все равно, кто взрослый, а кто нет.

Канафинвэ, а это тебе)
Автор - Алина Немирова
Охота двух братьев

Этот рассказ, услышанный случайно, походной ночью у костра, сильно врезался мне в память, и по возвращении домой я записал его, сам не знаю зачем. Нынче, после долгого спора нашего, пришло мне в голову, мой друг, переслать эту запись тебе. Говорившего звали Эленмир, что сталось с ним в годы бедствий, не ведаю...

* * *

В одно из лет Долгого Мира – какое именно, пожалуй, неважно, – двое князей нольдор, двое братьев отправились вдвоем, как было то заведено у них еще в блаженные времена Эльдамара, побродить по лесам, поохотиться и отдохнуть. Обычно никого не брали они с собою, но я, только что отпраздновавший совершеннолетие, давно мечтал разведать какие-то новые места, и князь мой решил, в качестве подарка своему оруженосцу, доставить мне эту возможность.
Случилось так, что, в отличие от обычного порядка, сын Финарфина не приехал к нам, а позвал брата навестить его в Дортонионе, и князь мой, недолго думая, отправился в путь.

Государь Финрод встретил нас в условленном месте, один, как всегда, и мы углубились в могучие сосновые леса, и потеряли счет времени, предаваясь блаженному ничегонеделанию. Даже охотились мы редко, довольствуясь ягодами и диким медом в добавку к прихваченным из дому хлебцам и чистейшей воде ручьев, стекающих со склонов гор; мы были сыты смолистым воздухом, свежим ветром, и тишиною, и свободой.
Моим же главным наслаждением было следить за нескончаемой нитью беседы между двумя братьями. Порою мне казалось, будто я переношусь в далекий и недоступный Аман и приобщаюсь к образу Арды Неискаженной... Никто не сравнился бы с ними в искусстве мыслить, делать выводы и облекать их словами, как Творец облекает телами наши феа. Прошлое и будущее, ход светил и ток подземных вод – все было открыто им... А когда думать ни о чем не хотелось, они пели среди лесной пустыни, и ничего чудеснее не доводилось слышать мне ни до того, ни после.
Лишь изредка приходило князьям в голову поохотиться, и тогда какая-нибудь косуля превращалась в наш обед или ужин. И случилось так, что спугнули мы семейство ланей и погнались за ними не столько ради пропитания, сколь из удовольствия пробежаться по лесу. Вот лани выскочили на большую поляну, и внезапно одна упала, настигнутая стрелой – но не из наших луков. Следом за стрелою явился человек, еще совсем молодой, с едва пробившейся бородкой, в серой холщовой рубахе. Завидев нас, стоящих над застреленной ланью, он закричал:
– Не смейте трогать! Это моя добыча!
Однако, приблизившись и разглядев, с кем имеет дело, он сбавил тон, хотя и не слишком:
– Вот уж не чаял встретить бессмертных в такой глуши! Неужели не осталось больше дичи во владениях князей ваших?
– Кого ты имеешь в виду? – спросил Финрод, не проявляя никаких признаков гнева.

– Ангрода и Аэгнора, кого же еще!
– Да мы, знаешь ли, не за дичью ходим, – жестом попросив нас помолчать, продолжал Финрод. – Просто остановились полюбоваться удачным выстрелом. Кто ты, юноша?
– Я Боромир, сын Борна из дома Беора, правителя над Дортонионом!
– А, первый дом Эдайнов! – улыбнулся Финрод. – Когда-то я знавал кое-кого из твоих соплеменников.

Охотник смерил нас оценивающим взглядом и сказал:
– Я живу в нескольких милях отсюда, эта лань – на обед мне и моим домочадцам. Не разделите ли трапезу с нами?
– Я – с удовольствием. Как ты, брат?
– Мне еще не приходилось бывать в жилищах смертных, – сказал мой князь. – Любопытно... Пойдем!

Боромир жил один, без семьи, с несколькими слугами. Бревенчатые постройки с маленькими окошками, деревянная утварь, весь простой, но удобный обиход человеческой усадьбы поразили меня.
Странно смотрелись в этой обстановке серебряные чаши, несомненно нольдорской работы, в которые хозяин щедро подливал привозное итлумское вино.
– Мой род очень знатен, – приговаривал он, – мы из тех, кто первыми подружились с эльфами...
– Вижу, ты весьма гордишься этим, – заметил Финрод. – Но отчего же отпрыск столь славного семейства живет так уединенно? Я немного знаком с обычаями Эдайнов, вожди у вас всегда на виду?
– Так сложилось... Я уже взрослый, и многие хотели бы следовать за мною, но отец мой, хоть и немолод, еще крепко держит бразды правления. Ему неприятно чувствовать, что сын, так сказать, дышит ему в затылок. Вот я и почел за лучшее держаться подальше, чтобы не было распри между нами.

– Не понимаю, – сказал мой князь. – Власть в руках отца твоего, и это тебя смущает? Быть может, он плохо правит, неразумно или небрежно?

– Правит-то хорошо, – неохотно признался Боромир. – Да только времена меняются, и я смог бы лучше... А коли отец еще сто лет проживет, когда ж себя показать?
– А в чем-нибудь другом ты показать себя не можешь? – еще больше удивился мой князь. Финрод, видимо, лучше зная людей, с усмешкой следил за развитием разговора. – Мы, например, нынче убедились, что ты – меткий стрелок. Есть, наверно, у тебя и другие умения!
– Э, вот сразу видно, что вы в своем племени рядовые, – снисходительно промолвил Боромир. (Вина он выпил уже немало, и оно явно ударило ему в голову.) – Вам не понять, что такое власть. Я – сын вождя. А ежели Творец тебе право дал, то ты и должен пользоваться этим правом, иначе пустой будет твоя жизнь и бесцельной!
Я хотел было вставить пару слов насчет "рядовых", но князь мой мысленно возразил: "Это забавно. Я хочу исследовать этот вопрос поглубже. Не мешай!"

Люди отнеслись к нам с уважением, но без робости; за длинным столом отвели места по левую и правую руку от хозяина – самые почетные, насколько я мог понять, и мы вместе ели вкусно приготовленное мясо, и пили, и спорили об охотничьих делах.
Между тем снаружи настала ночь и сильно похолодало. Боромир велел развести огонь в большом очаге, выложенном камнем, после чего отпустил слуг, и мы устроились кому как вздумается вокруг огня, потягивая подогретое с травами и медом вино.
– Счастливый случай послал мне вас, дорогие гости, – благостно вздыхая, сказал Боромир. – Теперь молва далеко разнесет по Дортониону известие, что эльдар посетили меня, и это упрочит мое положение и подтвердит права!
– Однако мы всего лишь рядовые охотники, – напомнил Маглор.
– Для нас, бренных, эльдар все высокородны. Но князьям вашим, что обитают в великих палатах каменных, изукрашенных, не рискнул бы я предложить свою берлогу...
– И какая гордость сквозит при этом в твоих словах, исполненных скромности! – хмыкнул мой князь. – Значит, в вашем народе те, кто облечен властью, должны обязательно выказывать это наглядно. Правильно ли я понял?
– Конечно, – кивнул Боромир, – иначе как бы они отличались? Под одеждой-то мы все одинаковы...
– Просвети меня тогда, будь добр: а если кто из соплеменников встретил бы тебя в лесу, как мы сегодня, понял бы, что перед ним знатный человек, или нет?

– Понял бы – по оружию, по пряжкам и зарукавьям.
– А войдя в дом?
– Слуги сказали бы. И вообще, достаточно заметить вот это серебро, у нас вещи эльфийской работы только в княжеских домах увидишь.
– Стало быть, челядь твоя гордится тем, что служит княжескому сыну?
– Именно. Чем ближе к власть имущему, тем почетнее, потому как власть – дар свыше.
Мой князь искоса глянул на брата: "Ждал ли ты такого итога, когда беседовал с Беором, Финарато?" Финрод изумленно покачал головой и отпил вина из чаши.
– А в чем выражается это твое право? – спросил он. – Что такого может делать вождь, чего не позволено никому другому?
– Он определяет пути племени своим разумом и своею волею, он создает защиту и вершит суд, хранит закон и поддерживает воинскую силу.
– И каждый вождь способен справляться с этими задачами в совершенстве? – прищурился мой князь. – Ему даются на это силы лишь тем, что он рожден в такой-то семье?
– Не всегда так, – честно ответил Боромир. – Один лучше сражается, другой лучше судит...
– Но права предводительствовать войском или судить все равно с себя не слагает? А те, кто зависит от его решений и видят, что решает он неверно, имеют ли возможность сказать ему об этом или не подчиниться?
– Возможность имеют. Но кому хочется прослыть отступником или, того хуже, изменником?
– Хотелось бы еще узнать, – вдруг вступил в беседу Финрод, – что случится, если в княжеской семье родится некто, не желающий осуществлять свое право? Если наследника потянет к простым радостям жизни, или к книжному учению, или к любовным утехам, которые, насколько я знаю, доступны вам во всякое время – что тогда? Может ли он отказаться от этих обязанностей и жить, как велит ему сердце?
– Может, наверное, – пожал плечами Боромир. – Только не слыхивал я про такое.
– А если попытаться вообразить себе такой случай? – живо спросил мой князь. – Взял вождь да и отказался от власти?
– Народ смутится и растеряется, – подумав, сказал Боромир. – Кого слушать? За кем идти? Разброд начнется, споры, кто теперь главнее, кто заслуживает правления. Любой умный и сильный человек вздумает попробовать: мол, чем я хуже? Потом как-то утрясется, конечно, но бед всяких и горя не оберешься...
– Несомненно, такого своему народу вождь пожелать не может, – признал мой князь. – Тогда, значит, он обречен влачить бремя власти, постоянно подавляя собственные чаяния и мечты?
– Бремя бывает тяжким, ясное дело, – возразил Боромир, – но и сладким тоже. Когда видишь глаза людей, к тебе устремленные, ждущие твоего решения, когда чувствуешь себя сердцем и мозгом племени, и вся сила его в руке твоей... О, это сладко! За это можно и заплатить!
– Жизнью, свободой, любовью? Не высока ли плата?
Боромир нахмурился, отставил чашу и посмотрел в огонь. Лицо его, озаренное красными отсветами, казалось теперь значительно старше, словно вдруг проявился будущий образ старости его, и голос зазвучал глухо:
– Мы любим эльдар. Мы рады дружбе с эльдар. Мы учимся у вас, и вы охотно общаетесь с нами. Но никогда не постичь нам друг друга до конца. Мы – смертны. Время наше коротко, и за все мы платим – за удаль юности старческой немощью, за пропитание – усталостью, за мудрость – печалью. Нет хуже судьбы для человека, нежели дойти до конца, не изведав полноты и радости жизни. Тот, кто ничего не растратил, ни за что не платил, ничего и не получает. Он – никто и ничто, и безвестным сходит в могилу. А потому счастлив имеющий власть, ибо жизнь его будет полна до краев, хоть и не всегда сладка, и осмыслена будет, и сберегут потомки имя его, когда тело рассыплется прахом. Трудно вам, беспечальным, бессмертным, постичь это... – он махнул рукою и отвернулся.
– Беспечальным, – повторил Маглор, горько усмехаясь. – Что знаешь ты о наших печалях, юный адан? Что знаешь ты о жестоком бессилии живой души, лишенной тела, о муках любви нерасторжимой и неосуществимой, о бремени клятвы, искажающей душу? Сладость власти! Вот несоединимые понятия...
– Да ничего, по сути, я о вас и не знаю, – вздохнул Боромир. – Что глаза видят, по тому и сужу, и все мы, люди, таковы. Видим тонкость, роскошь вашу, веками нажитую, видим красоту и силу телесную, оружие ваше, бьющее без промаха, доблесть в бою и веселье детское... Судя по вопросам, дивят вас мои речи. Что же такое власть для вас, дети звездного народа?
– Долг и ответственность, – сказал Финрод.
– Проклятие и обуза, – сказал Маглор.
Молчание настало надолго после этих слов, тяжких, как приговор. Наконец князь мой промолвил тихо:
– Великолепные уборы, венец и меч – лишь внешние знаки; они красивы, потому что всякое изделие рук наших красиво. Но нет хуже участи, чем предавать забвению душу свою, погружаясь в поток неотложных сиюминутных дел, ибо должен ты и обязан всем, кроме самого себя, потому что жизнь племени твоего в твоих руках, и ты должен посылать родичей в бой, сам оставаясь в стороне, ибо ты – вождь, и не имеешь права рискнуть собственной жизнью. Хочется петь, но ты отдаешь приказы, вспомнить былое – но ты устремлен в будущее, где нет ничего, кроме долга, огня и крови... Страшную цену платим мы за то, чего не жаждали и не просили. Счастьем души своей, свободой воли платим... Проклятием назову я такую власть, сын человеческий!
Финрод положил руку на плечо князю моему, умеряя страстный порыв. Я сидел, боясь шелохнуться, не зная, куда спрятаться, так неловко было мне узнать, что таится в душе его и не должно было подниматься на поверхность... Но силою воли своей вернулся князь к обычной ледяной невозмутимости, будто и не прорывался сейчас яростный огонь, наследие отца.
– Есть у меня родич, дальний, троюродный, – покачав недоверчиво головою, заговорил Боромир. (По-моему, гневная отповедь Маглора его немного испугала – вероятно, не приходилось ему видеть свет в глазах уроженцев Амана...) – Он любит рассуждать примерно в том же духе насчет обузы власти. Но я знаю, хоть и не одарен особенной проницательностью: говорится это с единственной целью – скрыть от самого себя горечь сознания, что власти не видать ему, ибо далеко от источника ее он рожден... Не обессудьте на прямом слове, гости мои, но уж позволю себе спросить – не говорит ли и в вас подобная обида?
Не знаю, какого ответа ожидал он, – заведомо не того, какой получил: братья дружно расхохотались, звонко и весело, и обнялись, и волосы их, золотые и черные, смешались на сомкнутых плечах. Отсмеявшись, князь мой ответил вопросом:
– Давно ли, друг мой, доводилось родичам твоим сталкиваться с вождями эльдар и кто были они?
– Дед мой знаком был с государем Финродом Фелагундом и даже бывал в обиталище его. Много рассказывал мне, когда я был еще мал, а он уже стар, и так все живо запомнилось, словно воочию виделось. И про государя, про волосы его золотые и синие одежды... – он вдруг прикусил губу и уставился на Финрода, который как раз приглаживал растрепавшиеся пряди, на синюю с серебряной вышивкой рубаху его.
– Посмотри, посмотри хорошенько, – усмехнулся мой князь. – Вот он перед тобою, государь Финрод Фелагунд, властитель Нарготронда, сын Финарфина. Как по-твоему, довольно ли он знает о власти и сущности ее, чтобы прислушаться к его мнению?
– Довольно, – с досадой вымолвил потрясенный юноша. – Здорово ты глупость мою и близорукость напоказ выставил. Так уж добей – скажи напоследок, кто ты сам есть таков? Может, сам Феанор?
– Нет, Феанаро уже давно покинул нас. Я лишь второй из сыновей его. Вижу, обескуражил я тебя сильно, а ведь хотел только подшутить!
– Ничего, впредь наука будет – не судить по внешности. Но как бы я мог предположить? При дворе отца моего челядинцы и то богаче одеваются... И представлялось мне, что только мы, люди, попросту странствуем, а уж эльфийские-то короли должны со свитой быть, с шатрами, с трубачами! А вы – пешком, одни, и одеты так... по оружию хорошему да по стати только вас и признал за эльдар.
– Ты судишь по рассказам тех, кто видел нас, занятых делами власти, – сказал Финрод. – Если б увидел ты меня или кого-то из братьев в кольчуге, при мече и шлеме, либо в зале совета, в княжеском венце, эти внешние приметы ослепили бы тебя и заслонили внутреннюю сущность, скрытую в глубине взгляда. Нам, видевшим величие Опекунов мира, не к лицу суетная мишура, когда предоставлены мы самим себе. Красоту мы ценим, красоту ищем повсюду, но в красоте всегда скрыта гармония, а высшая гармония всегда проста. Во власти же и внешних приметах ее нет красоты – ибо нет гармонии в насилии, даже если необходимо оно и благотворно, как порой бывает.
– Но ежели не нуждаетесь вы в почестях и прикрасах, тогда, значит, и унизить вас невозможно?
– Пожалуй, что и так, – согласился мой князь. – Впрочем, пока нам такого пережить не доводилось.
– Попробуем – узнаем, – еле слышно сказал Финрод. – А пока... Так славно мы коротали время, и куда вдруг свернули! Знатны все мы тут или нет, не все ли равно? Три души, жаждущих покоя, света и утешения, и есть лишь один надежный способ достичь желаемого. Спой нам, брат, прошу тебя!

Заслышав голос князя моего, сошлись все, кто был в доме, и слушали, забыв про сон, пока не забрезжила розовая заря. Тогда люди вернулись к заботам дня, не ощущая усталости, а мы подозвали своих коней и собрались в обратный путь. Боромир благодарил нас за беседу, а мы его за кров и гостеприимство; и Маглор снял с руки кольцо, одно из тех, которые сам ковал на досуге, и одарил Боромира, а Финрод добавил к этому свой охотничий кинжал.
Когда садились на коней, заметил я на пальце у него кольцо-печатку в виде двух сплетенных змеек, и сказал:
– Было бы правильнее, наверно, если б и ты подарил сыну вождя перстень.
– Не сегодня, – коротко отозвался Финрод. – И не ему.
Маглор пристально глянул на брата своего, и серые глаза его потемнели, и вдруг пустил он коня вскачь, и мы едва сумели догнать его.