В балладе сказано о том, как Берен без приключений подошел к границам Дориата, миновал Сумеречные Озера и Топи, покинул страну Тингола и поднялся к верхнему порогу Водопадов Сириона. Далеко внизу вода с грохотом падала в каменную расселину и уходила под землю. Берен огляделся. Здесь над скалами всегда висела кисея водной пыли, часто шел дождь, но все же различил он простиравшуюся на востоке до самого Нарога Охранную Равнину - Талах Дирнен, а за ней, едва видимые вдали, вставали вершины, защищавшие Нарготронд. Помощи ждать было не от кого, некому было дать добрый совет, и Берен пошел на запад.
Равнину Талах Дирнен держали под неусыпным надзором Эльфы Нарготронда. Здесь каждый холм скрывал замаскированный наблюдательный пост, а по лесам и лугам пролегали тропы тайных дозоров лучников. Глаз их был верен, а рука тверда, - без их ведома даже зверь не прошмыгнул бы незамеченным. Берен к тому же шел не скрываясь. Но он был прекрасно осведомлен об опасности, и хотя поблизости не было ничего подозрительного, сразу почувствовал внимательные глаза, наблюдавшие за каждым его шагом. Теперь он время от времени поднимал вверх свое кольцо и кричал: "Я - Берен, сын Барахира, друг Фелагунда! Мне нужно попасть к Правителю!"
Наверное, это и спасло ему жизнь. Лучники не стали стрелять, но вскоре, собравшись вместе, остановили его. Перед ними стоял изможденный дальней дорогой путник, одичавший в глуши, но на пальце у него действительно сверкало кольцо Короля. Низко поклонились стражи, и предложив свою помощь, отправились с ним на северо-запад. Шли преимущественно по ночам, избегая открытых мест. В эти годы к воротам Нарготронда не вело ни одного моста, и только дальше к северу, у слияния Нарога с Гинглитом был брод. Перейдя поток, отряд вернулся и на закате Луны достиг неосвещенных ворот, ведущих в подземный город.
И вот Берен предстал перед Финродом Фелагундом. Королю не нужно было напоминать ни о каких кольцах, он и так сразу узнал сына Барахира из Дома Беора. Наедине Берен поведал Правителю о гибели отца, и о том, что было с ним в Дориате. Рассказывая о Лучиэнь и о том, как счастливы они были, Берен не смог сдержать слез, поэтому и не заметил, что Король всерьез озабочен его рассказом. А Фелагунд вспомнил слова, сказанные им когда-то Галадриэль; теперь он понял, что его предвидение начинает сбываться. Тень гибели маячила впереди. С тяжелым сердцем проговорил Фелагунд:
- Проклятье Феанора опять напоминает о себе. Понятно, что Тингол хочет погубить тебя, но не его намерения важны здесь, а пути Провидения. Упомянуть Сильмариллы - значит прикоснуться к Проклятью, пожелать обладать ими - значит пробудить к жизни могучие силы. Ты должен знать, что сыновья Феанора скорее пожертвуют всеми эльфийскими землями, чем отпустят Камни в чужие руки. Проклятье тяжким роком лежит на их Доме. Сейчас Келегорм и Карафин живут у меня, и хоть я - сын Финарфина и Король, они забрали большую власть и продолжают править своими народами. Мне они помогут, если попросить о какой-нибудь услуге, да и то через силу, но к твоей нужде вряд ли отнесутся сочувственно. Я не отказываюсь от своей клятвы, но должен признать, что мы в ловушке.
На следующий день Король обратился к своему народу. Он напомнил о подвигах Барахира, о своей клятве, связавшей Нарготронд с домом Беора, рассказал о просьбе, с которой обратился к нему сын Барахира, и просил князей подумать, как здесь можно помочь. Едва он договори, вскочил Келегорм. Потрясая обнаженным мечом, он вскричал:
- Мне наплевать, друг он Морготу или враг, Эльф или Человек, или какая другая живая тварь! Ни закон, ни сами Валары и никакое колдовство не спасут этого бродягу от нашего Гнева, если он попробует присвоить Сильмарилл. Пока стоит мир, никто, кроме нас, не смеет посягать на Камни Феанора!
Много еще говорил Келегорм, и собравшимся казалось, что сидят они на склонах Туны в Тирионе и слышат зажигательные речи самого Феанора. Потом встал Карафин. Говорил он помягче, но нарисовал в воображении слушателей такую красочную картину гибели Нарготронда и так запугал их, что до самых дней Турина ни один местный житель не сошелся с врагом в открытом бою, а предпочитал действовать тайком, из засады, пуская в ход магию и отравленные стрелы. С тех пор забыли в Нарготронде об узах родства и жестоко стали преследовать всех пришлых, кто бы они ни были. Забыта была древняя честь и доблесть эльфийского народа и потемнело в подгорном королевстве.
А тогда, после речей Келегорма и Карафина, возроптал народ. Стали кричать, что Фелагунд не Валар и не указ им, и многие отвернулись от Короля.
Проклятье Мандоса снова словно ослепило сыновей Феанора; решили они избавиться от Финрода и захватить власть в Нарготронде по праву старейшего рода князей Нолдоров.
Владыка Фелагунд, видя, что не повинуется ему народ его, снял серебряную корону и швырнул под ноги толпе со словами: - Дешево стоят ваши клятвы верности королю. Но свою клятву я ценю дороже и ухожу, чтобы сдержать слово, данное другу. Неужели тень Проклятья накрыла всех и никто не пойдет со мной? Или мне уйти, как бродяге, которого выставили за дверь?
Десять Эльфов встали рядом с Королем. Старший из них, Эдрахил, поднял корону и сказал государю:
- Лучше бы до нашего возвращения передать ее наместнику. Пусть правит от твоего имени. Ты был королем и останешься им для меня и для своего народа, что бы ни случилось.
Внял Фелагунд и передал правление брату своему, Ородрефу. Карафин с Келегормом переглянулись с усмешкой и, не сказав ни слова, вышли из зала.
Был осенний вечер, когда Фелагунд, Берен и десять их спутников покинули Нарготронд. Вдоль берега Нарога они дошли до Водопадов Иврина. В Сумеречных Горах наткнулись на стоянку орков и ночью перебили их, забрав оружие и одежду. После этого Фелагунд искусно загримировал свой отряд под банду орков. Это помогло им продвинуться очень далеко на север, держа путь к западному проходу между хребтом Эред Ветрин и плоскогорьем Таур-ку-Фуин. Уже некоторое время за ними наблюдал из своей башни Саурон. Сомнения одолевали подручного Врага. С одной стороны - ничтожная ватага орков спешила на север, возможно, по воле Темного Владыки; с другой - всем слугам - Моргота, идущим этой дорогой, велено было давать отчет Саурону о своих делах и новостях, собранных в пути. В конце концов, Саурон решил не рисковать и послал слуг, наказав доставить непонятных орков пред свои очи.
Теперь поединок Саурона и Фелагунда, прославленный потом в песнях, стал предрешен. И он состоялся, причем оружием в нем были заклинательные песни. В старой балладе рассказано, как сила Короля Фелагунда скрестилась с темным знанием Саурона.
Первым начал Саурон.

Он запел песню о древнем ведовстве,
О незримых ударах, о вероломных ранах,
О предательстве и хитрости,
Открывающих замыслы врага.

Только чуть заметно покачнулся Король Фелагунд.

И запел в ответ песню о нерушимой стойкости,
Об отпоре, о сражении с превосходящими силами,
О тайне, что помогает выстоять,
О верности союзу, свободе и освобождении из плена.

О том, как меняется облик, звучала песня,
О ловушках, которых удается избежать,
И о темницах, из которых находится выход,
Об оковах, распадающихся с лязгом и треском...

Сила заклинаний раскачивала соперников; пошатываясь и сутулясь под непомерной тяжестью вздымаемого речитативом заклятья, Фелагунд боролся, вкладывая в свои слова все могущество эльфийской магии. Вот в его напеве послышались

Птичьи трели на рассвете в Нарготронде;
Где-то далеко, за западным окоемом,
Шелест морских волн,
Ласкающих жемчужный песок Благословенного Края;

Тогда сгустился мрак и тень покрыла Валинор.
Пролилась алая кровь у моря,
Где Нолдоры подняли меч на братьев,
Где воровством увели из прекрасных светлых гаваней
Гордые корабли с белыми парусами.
И вот завыл ветер, воют волны, летят вороны.
Дыбятся с грохотом ледяные торосы на севере.
Стонут пленники в темницах Ангбанда.
Грохочет гром и полыхают багровые костры...

... упал Король Фелагунд у подножия трона.
Саурон сорвал с них орочьи обличья, но хоть и видел теперь, с кем имеет дело, большего узнать не мог. Кто они? Куда и зачем шли? Эти вопросы не давали ему покоя. Он бросил пленников в подземелье и угрожал безжалостной расправой, если ему не скажут правду. Время от времени во тьме вспыхивали страшные глаза, и волк-оборотень пожирал одного из несчастных, но никто не дрогнул и не выдал тайны.

Берен и Лучиэнь Тинувиэль снова были свободны. Они вместе бродили в лесах, и счастье вернулось к ним. Даже зима не могла остудить жар их любви. По следам Лучиэнь и среди снегов распускались цветы, и птицы пели меж заснеженных ветвей. А отважный Ган вернулся к хозяину. Правда, привязанность их друг к другу теперь не очень бросалась в глаза.
В Нарготронде царила суматоха. Множество Эльфов вернулось из плена с острова Саурона. Не смолкал ропот, который не могли унять самые пылкие речи Келегорма. Все оплакивали гибель Короля Фелагунда. Многие говорили, что слабая девушка свершила то, на что не отважились горластые сыновья Феанора, а другие открыто обвиняли братьев уже не в трусости, а в предательстве. Народ больше не хотел повиноваться им, а снова повернулся к Дому Финарфина и считал законным правителем Ородрефа. Некоторые даже требовали казнить братьев, но Ородреф понимал, что вновь пролив кровь сородичей, он только туже затянет на шее Нолдоров петлю Проклятья Мандоса. Тогда отказал он братьям в хлебе и крове и поклялся никогда больше не иметь дело с Домом Феанора.
- Будь по-твоему! - с угрозой процедил Келегорм, а Карафин только улыбнулся зловеще. Они сели на коней и ускакали, рассчитывая на востоке разыскать своих родичей. Примечательно, что из их собственного народа за ними не последовал никто. Теперь все видели, что Проклятье, тяготевшее над братьями, ничего, кроме зла, не принесет. Даже Кэлебримбер, сын Карафина, отрекся от отца и остался в Нарготронде. И только угрюмый Ган по-прежнему ровно бежал у стремени хозяина.
Они скакали на север, стремясь как можно быстрее пересечь Димбер и отыскать кратчайшую дорогу к Химрингу, во владения их брата Маэдроса. Путь пролегал неподалеку от границ Дориата, а рядом простиралась мрачная равнина Нан Дунгорфеб, где отчетливо ощущалось дыхание Гор Ужаса.
Меж тем, Берен и Лучиэнь добрались до Бретильского Леса. Дориат был рядом, и Берен невольно задумался о своей беде. Ведь он поклялся Тинголу добыть Сильмарилл. Хоть и не по сердцу ему было теперь отправляться в дорогу, но уж лучше было идти сейчас, оставив Лучиэнь в ее собственной стране, а значит - в безопасности. Лучиэнь же ни за что не хотела расставаться с любимым. Долго уговаривала она его.
- Тебе надо выбрать, - говорила она, - либо оставить мысли об этом невозможном деле и скитаться по лику земли без пристанища, либо сдержать слово и бросить вызов самой Тьме в ее логове. Но знай, какую бы участь ты не выбрал, - на всех дорогах я буду с тобой, и судьба у нас будет одна на двоих.
Уже не в первый раз говорили они об этом и так увлеклись, что не видели ничего вокруг. Поэтому скакавшие стороной сыновья Феанора заметили и узнали их первыми. Тотчас Келегорм повернул и поскакал на Берена, рассчитывая растоптать его конем, а Карафин пришпорил лошадь и на скаку подхватил Лучиэнь в седло. Такую штуку он проделал легко, - недаром слыл лихим наездником. Берен сумел увернуться от коня Келегорма и, коротко разбежавшись, прыгнул на пролетавшего мимо Карафина. Это был великолепный прыжок, - так и поют о нем Люди и Эльфы. Оказавшись за спиной Карафина, он схватил его за горло и сбросил с лошади, рухнув на землю вместе с ним. Конь заржал и встал на дыбы, выбросив Лучиэнь в траву, где и осталась она лежать без движения.
Берен душил Карафина и не видел, что смерть летит к нему во весь опор. Келегорм уже отводил копье для удара, но в этот миг Ган окончательно порвал со старой службой и с рычанием, оскалив страшные клыки, прыгнул наперерез лошади хозяина. Конь шарахнулся в сторону, хрипя и кося глазом на разъяренного пса. Проклял Келегорм и коня и собаку, но Ган и ухом не повел, не подпуская его к Берену. Лучиэнь поднялась с земли и просила возлюбленного не убивать Карафина. Послушал ее Берен. Он отобрал у обидчика доспехи и оружие, забрал тяжелый кинжал Ангкрист, который сковал когда-то Гном Телкар из Ногрода. Клинок этот резал железо, словно сырую древесину. Потом он поднял Карафина за шиворот и пинком отшвырнул от себя, посоветовав поискать родичей, которые научили бы его находить более достойное применение воинской доблести.
- А коня твоего я оставлю себе, - уже спокойно добавил Берен. - Пусть служит Лучиэнь. Думаю, он будет только счастлив избавиться от такого хозяина.
Карафин, с трудом придя в себя, проклял Берена и хрипло пробормотал:
- Чтоб тебе бегом бежать к самой мучительной гибели, проклятый Смертный!
Келегорм взял брата к себе на седло, и они сделали вид, что двинулись прочь. Берен уже уходил, не обращая внимания на ворчание соперника. Тогда Карафин, кипя от стыда и злобы, схватил лук Келегорма и выстрелил через плечо, целясь в Лучиэнь. Как молния прыгнул верный Ган и поймал стрелу зубами. Вновь зазвенела тетива, но теперь уже Берен рванулся и закрыл любимую собой. Стрела вонзилась ему в грудь.
Громоподобный рев пронесся над равниной. Ган, страшный, как демон, бросился вдогонку за братьями. Им едва удалось удрать. Впрочем, пес скоро вернулся и принес госпоже из леса несколько целебных листьев. Кровь остановили, а дальше искусство Лучиэнь и любовь быстро залечили рану. Скоро они уже смогли вернуться в Дориат.
И снова мучился Берен. разрываясь между долгом и любовью. На чашу весов легла теперь безопасность Лучиэнь, - она ведь была дома; и вот однажды, поднявшись до света, Берен поручил мирно спящую Лучиэнь заботам Гана и ушел.
Снова скакал Берен к проходу Сириона. Позади осталась равнина Таур-ну-Фуин, а впереди легла пустыня Анфауглиф. За ней, в дрожащем мареве на горизонте, высились пики Тонгородрима. Здесь спешился Берен, потрепал по холке коня Карафина и отпустил пастись на тучных приречных лугах, посоветовав забыть о рабстве и стать свободным конем. Предстояло сделать следующий решительный шаг. Но допрежь сложил он Прощальную Песнь во славу Лучиэнь, потому что чувствовал: настала пора прощаться с любовью и светом.

Прощай, цветущая страна,
Навеки благословлена
С тех пор, как под твоей звездой
Творила легкий танец свой Лучиэнь Тинувиэль...

Пусть землю поглощает мгла,
И мир стремится к бездне зла,
Грозящей гибелью времен –
Он для благого сотворен!
Блажен тот мир, где хоть на миг
Тинувиэль явила лик...*

Далеко разнеслась его песня. Берен не думал о том, чьи уши услышат его; теперь ему было все равно.
Но сердце Лучиэнь уловило голос любимого; запела она в ответ, а потом подозвала Гана. Пес молча подставил спину и вот уже неслись они вперед по свежим следам Берена. Дорога не мешала Гану думать, как помочь этим двоим, ставшим для него дороже всех на свете, как избежать опасностей безумной затеи. И, кажется, он придумал. Возле бывшего Сауронова острова Ган свернул с дороги, а когда снова выскочил на нее, вид его неузнаваемо преобразился. Теперь он принял облик Драуглина, Сауронова прихвостня, а на плечи Лучиэнь была наброшена шкура жуткой твари - летучей мыши-вампира Турингветиль, до недавнего времени служившей Саурону почтовым голубем для связи с Ангбандом. Ее огромные перепончатые крылья оканчивались кривыми железными когтями, отточенными и длинными, как ятаганы. Неудивительно, что когда невиданная всадница на столь же невиданном коне вылетела на равнину Таур-ну-Фуин, все живое в ужасе
* Перевод И.Гриншпуна
разбежалось и попряталось.
Даже Берен вздрогнул при виде несущихся к нему чудовищ. Ведь он слышал голос Лучиэнь, а теперь, вместо нее, видел кошмарное создание. Он совсем уже решил, что это - ловушка, но тут шкура отлетела в сторону и Лучиэнь упала к нему в объятия, а верный Ган дружески толкнул головой в грудь. Конечно, в первую минуту воин был счастлив, но потом снова попробовал отговорить Лучиэнь от опасного похода.
- Будь трижды проклято мое дурацкое обещание! - в сердцах воскликнул он. - Уж лучше бы Тингол убил меня в Менегроте, чем теперь рисковать твоей жизнью под тенью Моргота.
И тогда второй раз в жизни заговорил Ган. Он сказал Берену:
- Больше ты не властен отвратить от Лучиэнь тень смерти. Своей великой любовью встала она под ее стрелы. Конечно, у тебя есть возможность отказаться от своей судьбы, и она уйдет с тобой в изгнание. Но мира на этом пути вам не сыскать до конца дней своих. Если же ты примешь назначенное один, умрет твоя возлюбленная от горя. Только вместе способны вы бросить вызов Судьбе - и пусть этот путь не кажется тебе таким уж безнадежным. Больше мне нечего сказать, и идти дальше с вами я не могу. Но - сердце подсказывает, - я еще увижу вашу находку и, может статься, дорогам нашим суждено сойтись в Дориате раньше, чем настанет конец. Дальнейшее темно для меня.
Берен понял, что неразделимы их с Лучиэнь судьбы, и больше не пытался отговорить ее следовать за собой.
По совету Гана надел Берен на себя шкуру Драуглина, а Лучиэнь снова облачилась в шкуру Турингветиль. Теперь воина нельзя было отличить от здоровенного волка-оборотня; только дух, горевший в глазах, неукротимый, но ясный, выдавал его. Правда, когда он взглянул на Лучиэнь, отвратительной летучей тварью вцепившейся в него, - с жуткими когтями, со сложенными морщинистыми крыльями, - во взгляде его ясно промелькнул ужас, - так совершенно было это превращение.
Задрав голову, взвыл на Луну огромный волчище и ринулся вниз с холма; редко взмахивая крыльями, закружилась над ним жуткая летучая мышь.
Через многие опасности пришлось пройти нашим героям, прежде чем, покрытые пылью дорог, достигли они долины, лежащей перед Вратами Ангбанда. По обе стороны дороги все чаще зияли провалы, откуда змеился едкий дым. Тут и там торчали высокие утесы с зазубренными вершинами. На них сидели грифы-могильщики и орали противными, зловещими голосами. Впереди были Врата. Дорога сначала ныряла под темную арку, а за воротами вздымалась тысячефутовая скальная стена.
И вот тут Берен и Лучиэнь остановились, как вкопанные, ибо Врата охранялись. О таком страже в Средиземье еще не слыхали.
Когда до Моргота стали доходить вести, что по лесам и долинам разносится лай Гана, огромного боевого пса, отпущенного Валарами на волю, Темный Властелин вспомнил древнее пророчество. Тогда выбрал он из породы Драуглина волчонка и сам вскормил его живым мясом, наделив частью своей силы. Очень скоро волчонок вырос в громадного зверя; он уже не помещался ни в какую пещеру и большее время проводил у ног Моргота, вечно голодный. Хозяин вселил в него адский, неукротимый дух, и Каргарот - Красная Глотка - стал великим волком. Предания тех дней называли его Анфауглир - Лютый Зверь. Теперь он вполне подходил для целей Моргота и занял место перед Вратами Ангбанда, ожидая появления Гана.
Его-то и увидели наши путники. Каргарот заметил их еще раньше и теперь пребывал в сомнениях. В Ангбанде давно прослышали о смерти Драуглина, значит, тут на дороге стоит либо его призрак, либо..., нет, большой сообразительностью Каргарот не отличался. Так что он просто преградил дорогу пришельцам; И тут Лучиэнь услышала внутренний голос. Так говорили на Заокраинном Западе... Недаром она была по матери из рода Майя. Отбросив шкуру летучей мыши, она предстала перед огромным зверем, маленькая, но сияющая и грозная в своей решимости. Воздев руку, она повелительно произнесла:
- О, исчадие зла! В темное забвение повергаю тебя. Забудь о бремени жизни! Спи! - и Каргарот рухнул, словно пораженный молнией.
Берен и Лучиэнь вошли в ворота и долго спускались в подземелье. Они совершили величайший подвиг, равного которому не знали ни Люди, ни Эльфы. Добравшись до самого нижнего зала, пройдя через завесу ужаса, они оказались перед троном Моргота, где по стенам, увешанным орудиями пыток, перебегали багровые сполохи. Берен по-волчьи скользнул вдоль стены и затаился под троном. К счастью, Моргот не заметил его, ибо смотрел на Лучиэнь. Под взглядом Врага маскировка ее куда-то исчезла, но принцесса бестрепетно вынесла страшный взор, назвала себя и, словно бродячий менестрель, предложила спеть перед хозяином. Красота ее ослепила даже Моргота. В его черной насквозь душе заворочался замысел, самый гнусный с тех пор, как покинул он Благословенный Край. Он так увлекся картинами, проплывавшими перед его извращенным внутренним зрением, что совершил роковую ошибку, ослабив на миг волевой контроль над девушкой. Неуловимым движением она переместилась в тень, ускользнув от его взгляда, и запела. Столько силы очарования было в звуках этой дивной песни, что Моргот невольно вслушался, и тут же глаза его застлала пелена, а взор напрасно блуждал по залу, силясь отыскать светлую фигурку.
Весь Ангбанд неудержимо клонило в сон. Огни факелов пригасли, но зато вспыхнули белым пламенем Сильмариллы в Короне Моргота. Неимоверная тяжесть стала медленно пригибать голову Темного Владыки, и не было у него сил противиться этому. А тут еще Лучиэнь, снова надевшая шкуру летучей мыши, прянула вверх, еще более незримая во мраке, клубившемся под потолком, и оттуда голос ее пролился каплями дождя, падающего на водную гладь. Монотонен и усыпляющ был этот звук; и тогда взмахнула Лучиэнь волшебным плащом перед глазами Врага, и канул он в забытье, подобное Довременному Ничто, где странствовал когда-то в одиночестве. Словно великий горный обвал рухнул Черный Властелин со своего трона, побежденный чарами, и застыл, распростертый на дне своего ада. Железная Корона с дребезжанием скатилась у него с головы. И настала тишина.
Берен тоже лежал возле трона в оцепенении, но Лучиэнь коснулась его, и он вскочил на ноги, сбросив волчий облик. Выхватив Ангкрист, он быстро освободил из железных когтей Короны Сильмарилл. Когда он сжал в ладони дивный камень, рука его стала подобной небывалому светочу, но - чудо! - камень не обжег смельчака. Конечно, Берен тут же подумал: а что мешает ему вынести из Ангбанда все три Камня Феанора? Но, видно, судьба Камней была иная. Кинжал в руках Берена сорвался с зубца Короны, скользнул вниз и задел щеку Моргота.
Это так напугало наших храбрецов, что они бросились бежать, не помышляя ни о чем другом, как выбраться наружу и еще раз увидеть белый свет. Они и думать забыли о маскировке, но погони не было. Ангбанд спал. Однако, путь на свободу был закрыт. Каргарот давно очнулся и в ярости поджидал их на пороге. Лучиэнь слишком устала, у нее уже не было сил унять чудовище, бросившееся к ним. Тогда Берен шагнул вперед и высоко поднял Сильмарилл. Каргарот, присев на лапах от неожиданности, остановился...
- Убирайся прочь! - крикнул Берен. - Этот огонь испепелит тебя! - и поднес Сильмарилл к самым глазами волка.
Но, вопреки ожиданиям, Каргарот вовсе не был ни испуган, ни очарован. Разинув пасть, он щелкнул зубами и откусил руку воина вместе с Камнем. В тот же миг нестерпимое пламя вспыхнуло у него в утробе. Дикая боль затмила и без того невеликий разум, и он помчался гигантскими прыжками прочь, не разбирая дороги. От неслыханного воя дрожали и звенели скалы, живые твари в ужасе разбегались, потому что взбесившийся волк все сметал на своем пути. Как демон разрушения, вырвался он с севера и ураганом пронесся по Белерианду. Скрытая в нем сила Чудесного Камня делала Каргарота самым ужасным бедствием, когда-либо падавшим на эти земли.
Берен же лежал у ворот Ангбанда, и смерть приближалась к нему, потому что волчьи зубы были ядовиты. Лучиэнь отсосала яд и, собрав последние силы, остановила кровь и заговорила рану. Тем временем в недрах Ангбанда нарастал ропот, в котором уже слышались отдельные яростные крики. Пробуждались рати Моргота.
Казалось, отчаянное предприятие окончилось полным крахом. Но над ущельем уже плыли в воздухе три величественные птицы. Всем живым существам известно было дерзкое намерение Берена, да и Ган многих просил присматривать за воином и его подругой и помочь им при случае. Высоко в поднебесье, невидимые с земли, давно парили над царством Моргота Орлы Торондора. Последний эпизод великого приключения разыгрался у них на глазах, и когда безумный волк умчался прочь, они мгновенно спустились вниз и, подхватив Берена и Лучиэнь, взмыли ввысь. И вовремя.
Могучий гром прокатился под землей. Горы содрогнулись. Из жерла Тонгородрима вырвалось багровое пламя; раскаленные обломки начали рушиться на равнину. В испуге вздрогнули Нолдоры в Хитлуме. А Торондор летел над облаками, и уже остались позади и Дор-ну-Фауглиф, и Таур-ну-Фуин, и теперь под ними проплывала долина Тумладена. Здесь не было ни дыма, ни облачка. Далеко внизу Лучиэнь увидела волшебное зеленоватое сияние Гондолина. Смотреть ей мешали слезы. Она очень боялась, что Берен умрет, - за всю дорогу он не произнес ни слова и безвольно висел в могучих лапах, не открывая глаз.
Наконец, Орлы опустили их на землю у границ Дориата, на краю той самой поляны, откуда начал путь Берен, покинув спящую Лучиэнь. Птицы взмыли в воздух и унеслись к заоблачным кручам Криссаэгрима, а Лучиэнь немного успокоилась, потому что примчался радостный Ган, и теперь они вдвоем, как уже было когда-то, выхаживали Берена. Но теперешняя рана была куда страшнее той, нанесенной стрелой Карафина. Долго пробыл Берен в беспамятсве, пока дух его блуждал у рубежей смерти, но даже в забытьи терзала его лютая боль. Лучиэнь уже потеряла надежду вернуть любимого к жизни, когда он неожиданно открыл глаза, увидел молодую листву над головой, услышал тихое, нежное пение Лучиэнь и успокоенно вздохнул. Была весна.
С тех пор Берена стали звать Эргамион - Однорукий. Следы перенесенного страдания навсегда запечатлелись на его лице. Но любовь Лучиэнь снова подняла его на ноги, и снова бродили они рука о руку по лесам, звеневшим птичьими голосами, задержавшись надолго в этих местах, потому что Лучиэнь совсем не хотела возвращаться, предпочитая жизнь в скитаниях родному дому и блеску эльфийской принцессы. Берен на время успокоился, но обещание вернуться в Менегрот занозой засело у него в душе. К тому же он не хотел навсегда лишать Короля и Королеву дочери. По людским законам с волей отца нельзя было не считаться, разве что в исключительных случаях. Еще смущало Берена, что его прекрасная Лучиэнь вынуждена жить в лесах, словно какой-нибудь охотник, не имея ни почестей, ни одежд, ни украшений, подобающих эльфийской принцессе. Мысли эти не давали ему покоя и, спустя некоторое время, он все-таки увел Лучиэнь в Дориат. Видно, такова уж была воля судьбы.
Когда Лучиэнь исчезла из своей древесной тюрьмы, в Дориате надолго воцарилось уныние. Ее искали, но безуспешно. Даэрон, менестрель Тингола, ушел из страны, и никто больше не видел его. До прихода Берена он часто сочинял музыку для Лучиэнь, вкладывая в нее всю свою любовь. Его считали величайшим эльфийским менестрелем и часто ставили даже выше Мэглора, сына Феанора. В поисках Лучиэнь Даэрон исходил много дорог, перебрался через горы и, скитаясь по восточному Средиземью, долго сочинял элегию о прекраснейшей на свете эльфийской деве.
Примерно в это время Тингол, уставший от неизвестности, пришел к Мелиан, прося помочь в поисках дочери. Но Мелиан сказала: "Ты пробудил могущественные силы. Теперь можно только ждать, пока не исполнятся сужденные сроки".
Однако, скоро к Королю прибыл гонец от Келегорма. Тингол знал уже о странствиях дочери вдали от дома, о гибели Фелагунда и Берена, а теперь узнал и о том, что сейчас Лучиэнь в Нарготронде, и Келегорм хочет взять ее в жены. Разгневался Тингол и даже хотел пойти войной на Нарготронд, но вот уже новые вести пришли: Лучиэнь нет в Нарготронде, а сыновья Феанора изгнаны. Призадумался Король. Вряд ли смог бы он воевать против всего Дома Феанора. Пока же отправил он гонцов в Химринг и потребовал помочь отыскать дочь, обвиняя Келегорма в том, что он не отправил Лучиэнь домой сразу и не сберег ее. Гонцы выехали, но уже возле северных границ королевства подверглись неожиданному нападению обезумевшего Каргарота. Не помня себя от пожиравшей его внутренности боли, он смерчем пронесся через Таур-ну-Фуин и спустился к истокам Эсгалдуина. Пояс Мелиан не остановил его, а рок и сила Камня все гнали и гнали вперед. Словно огненный вихрь, ворвался он в неприкосновенные дотоле леса Дориата, и все живое спасалось от него, как от огня.
Только Маблунг, военачальник северных рубежей Дориата, смог спастись и сообщить Королю ужасные новости. И вот, когда весь Дориат был охвачен беспокойством, с запада вернулись Берен и Лучиэнь. Весть об этом далеко опередила их, входила радостной музыкой в темные дома, где поселились скорбь и страх. Когда подошли они к воротам Менегрота, огромная толпа следовала за ними. Берен спокойно вошел во дворец и подвел Лучиэнь к трону Тингола. Король растерянно смотрел на него, ибо давно считал мертвым; впрочем, вспомнив, сколько горестей и бед принес в Дориат этот Смертный, он нахмурился, и вот уже снова гневно глядел на похитителя любимой дочери. Берен не смутясь преклонил перед троном колени и звучно сказал:
- Я вернулся и теперь требую то, что принадлежит мне по праву.
- А как же твое обещание? - воскликнул Король.
- Оно выполнено, - ответил Берен. - Даже сейчас Сильмарилл у меня в руке.
- Так покажи его мне! - дрогнувшим голосом произнес Тингол.
Медленно вытянул Берен левую руку и разжал пальцы. Ладонь была пуста. Тогда протянул он правую руку...
Ужаснулся Король, видя недавнюю еще страшную рану вместо кисти руки воина. Гнев его стих. Он пригласил Берена и Лучиэнь сесть, и они рассказали ему историю своих невероятных странствий. В немом изумлении слушали ее собравшиеся в зале дворца. Наконец-то начал понимать Король Тингол, что не простой Смертный перец ним, а один из величайших героев Арды, и еще понял он, что никакая сила в мире не помешает этой невиданной Любви, в которой ясно различим промысел Единого. Не стал он искушать Судьбу и упорствовать, и Берен получил руку Лучиэнь перед троном Короля Дориата.
Но радость от помолвки была омрачена бесчинствами Каргарота. Когда народ узнал причину его бешенства, он испугался еще сильнее, справедливо полагая, что силу Великого Камня не укротить ничем. Для Берена рассказы о Безумном Волке послужили знаком близости окончания данной им клятвы. Неумолимый рок гнал волка к Менегроту, и Берен начал готовиться к великой охоте.
Не было еще под небом охоты более опасной. Предание называет тех, кто принял в ней участие: Ган - Великий Пес из Валинора; Маблунг Тяжелая Рука, Берен Эргамион и Тингол Сребромант, король Дориата. Они выступили рано утром, и на этот раз Лучиэнь осталась за воротами. Когда охотники перешли Эсгалдуин, почувствовала она свинцовую тяжесть на сердце, а солнце будто почернело в небе.
Охотники повернули на северо-восток, и там, где Эсгалдуин обрушивает свои воды в глубокое ущелье, настигли Каргарота. Волк лакал воду, стремясь хоть ненадолго притушить палящий огонь внутри, и при этом выл не переставая. Вой предупредил охотников, и они двинулись дальше со всей осторожностью. Однако волк все-таки заметил их первым. Может быть, холодные воды Эсгалдуина на миг принесли ему облегчение, а может, это опасность пробудила в нем былую хитрость, но только зверь мгновенно метнулся в чащу и залег в густом кустарнике, покрывавшем склоны ущелья. Напрасно рисковать не было нужды, поэтому они окружили заросли и стали ждать, готовые к любым неожиданностям. Тени в ущелье постепенно удлинялись.
Берен стоял неподалеку от Тингола. Посмотрев в другую сторону, он встревожился, обнаружив исчезновение Гана. Вдруг громовой лай раскатился над зарослями. Это Гану надоело бездействие, и он отправился вперед, рассчитывая поднять волка и выгнать на чистое место. Однако, Каргарот не принял боя с ним, а внезапно выскочив из кустов с другой стороны, бросился прямо на Тингола. Но Берен с копьем в руке преградил ему дорогу. Каргарот сбил его с ног и ударил клыками в грудь, но в этот миг Ган вылетел из зарослей огромным прыжком и обрушился всей тяжестью на спину волка. Оба покатились по камням, и началась великая битва. В яростном лае и рычании Гана слышались отзвуки рогов Оромэ и гневные голоса Валаров, а в жутком вое Каргарота - ненависть и злоба Моргота. От грома чудовищной схватки рушились скалы и сходили камнепады, заглушая грохот водопадов Эсгалдуина. Они бились насмерть. Но Король Тингол даже не смотрел на этот небывалый поединок. Он опустился на колени подле Берена, лежавшего на земле с рваной раной в груди.
Ган одолел Каргарота. Но здесь, в торжественно шумящих лесах Дориата, пробил час и его судьбы. Свершилось предначертанное. Множество ран получил в поединке отважный пес, и яд Моргота проникал все глубже и глубже в его жилы. Ган с трудом подошел к распростертому Берену и упал рядом с ним на землю. В третий и последний раз в своей жизни заговорил пес, прощаясь с воином. Берен не смог даже ответить, лишь молча положил руку на голову Гана. Так расстались они, и теперь, увы, навеки.
Маблунг и Велег, прибежавшие на шум схватки, стояли, уронив оружие, и плакали. Потом Маблунг ножом вспорол брюхо волка, и все увидели выжженные, почерневшие внутренности, среди которых правая рука Берена все еще сжимала Дивный Камень. И - странно, среди обугленных тканей она осталась совершенно нетронутой. Но стоило Маблунгу потянуться к ней - и она исчезла, а Сильмарилл засиял так ярко, что свет его мгновенно разогнал сгущавшиеся сумерки. Со страхом коснулся Маблунг Камня, взял его и вложил в левую руку Берена. От этого прикосновения привстал Берен, поднял над головой Чудесный Светоч, потом протянул его Тинголу, говоря: "Вот, исполнено теперь мое обещание, и долг мой избыт, и судьба завершена". После этого он замолчал и уже не говорил больше.